Любовь дочери оказалась сильнее старых обид...(история из жизни).

Всю жизнь ей снился один сон: темный лес, ночь, пронзительный детский крик «Мама!». Зина просыпалась, каждый раз поскорей шептала про себя первую попавшуюся молитву и засыпала снова. Она так уже привыкла к этим сновидениям, что даже не удивлялась им. Но они повторялись и повторялись. То на плохую погоду, то когда переволнуется или наплачется...

Потому что это был не сон...

Когда Зине было 4 года, вместе с матерью и двумя старшими братьями она жила в маленьком селе. В дряхлом доме бабушки, в одной части которого еще до войны был сарай и держали скот, в другой – комната и кухня. Посередине – общие сени. Детство Зина помнит отрывками, больше всего – деда, который мастерил бочки и был ездовым на ферме. Иногда, когда ехал на ферму, брал с собой маленькую Зину. Она тихонько сидела на телеге и слушала, как жуют зеленый силос телочки и телята, как выпускают пар огромными ноздрями, как узнают деда, водят за ними большими коровьими глазами и выдают длиннющее «му-у-у».

С дедом Зина проводила больше времени, чем с мамой. И днями пропадала. А праздник для детей бывал тогда, когда мать приходила домой пьяная. Разомлевшая, с туманными глазами и «шлейфом» крепкого перегара, она тогда не кричала, не нервничала, угощала конфетами, а в минуты наибольшей слабости прижимала к себе маленькую Зину, гладила ее белую голову и приговаривала: «Горе ты мое, за что мне такое наказание?». Поэтому первые несколько лет своей жизни Зина думала, что нет более нежного материнского слова, чем то «горе». И это все было ДО.

Сначала умер дед. Бабулю забрал дядя в другое село, а впоследствии и она Богу душу отдала. Дети остались с матерью. Та же – как с привязи сорвалась. Пропадала неделями. Дети привыкли ночевать одни, кушать сами себе искали, за молоком к соседям бегали. А однажды мать разбудила Зину ночью. Была пьяная и сердитая: «Вставай, пойдем!» - сказала. Она не помнит, говорила ли мамочка, куда идут. Но шли в лес. Мама молчала, Зина хныкала. Остановились у сосны, мать вынула полотенце, обвязала худенькую дочку под руки... «Это - чтобы тебя волки не украли, постой-ка тут, а я через минуту буду» - и пропала.

Зинкин крик услышали лесники, которые на рассвете на работу спешили. Она не помнит, кто ее отвязал, как... Домой уже не вернулась, дядя забрал к себе в райцентр. А матери она больше не видела. И уже подростком встретилась со своими братьями. Там же – в интернате. И после него потеряла с ними связь.

Шли годы, Зина никому не рассказывала о своем детстве. После интерната было в ее жизни ПТУ, а потом даже институт. Стала швеей, а потом уже руководила швейным цехом на фабрике. Было у нее и замужество. Но муж пошел работать дальнобойщиком и сам пропал по мирам, лучшей, видно, искать. А двух сыновей Зина на ноги таки подняла! Ребята, как соколы. Их после 8-го класса отдала в столичный военный лицей.

Именно с тех пор, как они ушли из дома, ей чаще стал сниться давний, еще детский сон. Почему ее мать привязала к дереву и оставила в лесу, Зина так и не знала точно. Дядя сразу ничего не рассказывал. Потом мать лишили прав на детей. Где она - только Богу было известно. И с родными Зина не общалась: как сдали в интернат, только их и видела. Не ведала и, где брат. Однако воспоминания болели с годами все сильнее. А однажды вечером, как подперло под самое горло: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Хорошо, что не поздно было – вышла из подъезда, оперлась на дверной косяк. Оттуда ее скорая и забрала: соседи вызвали. И оказалось, что Зина перенесла инфаркт. Правда, ребята бегом приехали, лекарств накупили, несколько дней у нее посидели - и полегчало.

Уже направлялась за выпиской в ординаторскую, как остановилась посреди коридора: санитарочки кого-то везли на каталке и громко говорили: «Не будет толку! Вот увидишь. Трепанацию черепа ей делали. Но если бы-то молодое.. А то баба старая!». Под простынкой лежала бабушка. Щуплая, худая... «Сын избил, - пояснила медсестра, увидев, что Зина пристально смотрит на больную. - Головой об батарею. Спрашивал, где пенсия. А потом сам скорую вызвал, только найти его теперь не могут».

На следующий день Зина вернулась в больницу. Тянуло навестить старую. Та неподвижно лежала в палате.

«Вы родственница?» - поинтересовался врач.

«Нет», - ответила. - В соседней палате просто лежала».

«Выжила. Но уже не встанет, да и говорить не будет. Глазами водит – то уже хорошо. Мы то подлечим, а забрать, если не умрет, некому».

Врач ушел, а Зина присела рядом. Здесь же, на тумбочке лежала сумка. Бабкин паспорт, пенсионное удостоверение. Развернула – и замерла. В голове, словно в громкоговоритель, прозвучало детское «Мама-а-а!».

P.S. Зина забрала мать к себе. Лежачую. Немую. Так и не ясно, поняла ли она, кто ее, калеку, забрал к себе. Единственное, что могла старушка - смотреть. Когда Зина видела, как ее выцветшие глаза иногда мокреют, свято верила, что мама ее узнала...